|
|
ИЗ ВОСПОМИНАНИЙ ОКРУЖНОГО НАЧАЛЬНИКА г. МИНУСИНСКА А. К. КУЗЬМИНА "МИНУСИНСКИЕ ССЫЛЬНЫЕ"<...> Есть в Сибири так называемые государственные преступники, несчастные рыцари 14 декабря 1825 года. <...>Я говорю о пяти из них, находившихся у меня под надзором в Минусинском округе. 1-й. Краснокутский, бывший действительный статский советник и обер-прокурор [Сената]. Он был племянником председателя Государственного совета князя Кочубея1, мог надеяться на блистательную будущность, но судьба решила иначе и вырыла ему могилу в холодных недрах Сибири. Его по лишении чинов и дворянства послали прямо на поселение куда-то за Якутск, к Ледовитому морю, что гораздо хуже всякой каторжной работы. Краснокутский, будучи 40 лет и имея слабое здоровье, не мог перенесть трудностей дороги и за болезнью был оставлен в Якутске, всего только за 8781 версту от Петербурга! Потом, через год, по ходатайству родных переведен ко мне в Минусинск, на юг Сибири, где его здоровье хотя несколько и укрепилось, но простуженные ноги постепенно отказались от своего назначения. Впоследствии времени, для лучшего медицинского пособия, ему позволили переехать в Тобольск. Дорогою разбили его лошади, отчего он и умер2. Краснокутский на своем веку видел свет и людей, знал кучу анекдотов, хорошо говорил, почему и был приятным собеседником целого города, а особливо в такой отдаленной стране, где надобно жить более умственною, а не действительною жизнью. Я с ним был довольно дружен и ежедневно вместе. Не заводя речей о политике, как о предмете для него щекотливом, мы находили, что говорить в длинные зимние вечера. С ним жил вместе товарищ его, Кривцов3, человек также умный, и еще было у меня человека два минусинских чиновников, с которыми можно было обменивать мысли: вот люди, составляющие круг ближайшего моего знакомства. Краснокутский выстроил в Минусинске хорошенький домик, получал в год тысячи две рублей от родных и жил, как какой-нибудь отставной чиновник, к которому иногда съезжалась вся минусинская знать поиграть в вистик. Губернатор Степанов4 при объезде моего округа также бывал у него в гостях. Подумаешь, как судьба играет людьми! В другое время я подождал бы в зале у Краснокутского, пока он выйдет из кабинета, а в Минусинске ко мне примчал его жандарм в почтовой телеге. Как теперь помню: я сидел за обедом с двумя гостями, вдруг входит к нам человек среднего росту, бледный, с узким лбом, черноволосый и с большими бакенбардами. По расстроенному его взгляду и неровным шагам я счел его за помешанного и спросил довольно грубо: что надобно? - Честь имею явиться, я государственный преступник Краснокутский. Вслед за этим жандарм подал мне куверт5 от губернатора Степанова, что такой-то отправлен на жительство в Минусинск под присмотр полиции и чтоб я ежемесячно доносил по секрету о его занятиях и поведении. В пакете вложено было от губернатора партикулярное письмо, делающее честь его сердцу: он просил меня оказывать Краснокутскому всякую помощь и защиту. 2-й. Кривцов, бывший подпоручик гвардейской конной артиллерии. Его прислали в Минусинск после двухлетней каторжной работы [из] Иркутской губернии и Петровского острога, выстроенного нарочно для государственных преступников, где они были соединены вместе для удобнейшего надзора. Там был у них комендантом генерал-лейтенант Лопарский, честнейший и добрейший старичок, который делал им все снисхождения, какие только можно было согласовать с данной ему инструкцией. Вся каторжная работа государственных преступников заключалась в молонье ручными жерновами ржи, пуда по два в сутки на человека. Часто две трети преступников под разными предлогами оставались дома, и только третья часть выходила на работу. Даже из этой трети кому угодно позволялось нанимать за себя работать солдат, свободных от караула. На миру, говорят, смерть красна: государственные преступники, по мере сроков выпускаемые на поселение в разные места Сибири, нередко тужили в одиночестве по Петровскому острогу, где у них много было книг, физических инструментов и прочих ученых принадлежностей. Некоторые из них, знатоки своего дела, читали в остроге для своих товарищей публичные курсы математики и словесности; многие выучились там разным языкам, которых не знали на свободе. Жены государ [ственных] преступников почти все показали себя героинями, заслуживающими память в фамильных преданиях. Им иначе не позволялось отправляться к своим мужьям, как лишась дворянства и всех званий, какими пользовались бы они, оставшись дома. Они должны были именоваться просто женами государственных преступников и в случае смерти мужьев не имели права без высочайшего разрешения оставить Сибирь. Почтенные супруги, верные в несчастии мужьям своим, на все с охотою соглашались; воспитанные в роскоши и изобилии, заблаговременно учились мыть белье и стряпать, хотя впоследствии и не доходило до такой крайности. Они настроили около Петровского завода чистеньких, светленьких домиков и своею любезностью не допустили одичать бедных преступников. Где появится женщина, там проглянет роскошь: сметливые вязниковцы6 известные под именем разносчиков, завели в Петровском лавки с разными товарами, и до 1828-го года пустая деревенька приняла вид торгового селения. <...> Я часто брал Кривцова для компании при разъездах по Минусинскому округу. Как кавалерист он знал толк в лошадях и помогал мне покупать их для казенных поселений. Года три провел Кривцов в Минусинске, пока дозволили ему вступить в солдаты. Я отправил его в Грузию, с желанием счастья и давши на дорогу тысячу рублей взаймы. В 1839 году мой добрый знакомый Кривцов возвратился из Грузии в отставку прапорщиком артиллерии и вновь поживает в своем селе Тимофеевском (Орловской губ. Волховского уезда). <...> 3-й и 4-й. Два брата Беляевы, мичманы Гвардейского экипажа. Эти очень молодые люди имели характер мягкий и склонный к убеждению. Познакомившись с либеральными идеями, они до самозабвения уверены были в справедливости своего дела и лично вывели на площадь Гвардейский экипаж. <...> В Минусинске они по возможности помогали бедным, каждый день ходили к обедне и почти каждый день были обманываемы тамошним честным народом, который не упускал случая пользоваться излишнею их добротою. <...> Беляевы заводили в Минусинске мельницу и молотильную машину; но "простота хуже воровства", дела их шли плохо, и они, при самой умеренной жизни, года в четыре прожили все свое состояние, состоявшее из семи тысяч рублей. Недавно писали мне из Минусинска, что им позволено вступить в солдаты7. От всей души желаю им счастья! 5-й. Фаленберг, свитский подполковник, воспитанник Петербургского лесного корпуса. Из первого выпуска взято было за отличные успехи несколько человек в тогдашние колонновожатые, и я очень помню, как нам ставили их в образец прилежания. Я не застал Фаленберга в Лесном корпусе и познакомился с ним в Минусинске. Он сам рассказывал мне, и все его товарищи подтверждали, что он более вины своей наказан. Его много-много следовало разжаловать в солдаты с выслугою, а он выдежурил в каторжной работе наравне с Беляевыми, бывшими с оружием в руках на площади. Вот история наклепанного им на себя несчастья. В Тульчине после одной веселой пирушки, где шампанское разгорячило умы, князь Барятинский спросил у него наедине: готов ли он на все благородное и прекрасное для пользы и чести России? И после утвердительного Фаленбергова ответа продолжал: "Дай же руку, товарищ, впоследствии все узнаешь, а теперь скажу тебе только то, что у нас есть заговор с возвышенной целью, которого главою полковник Пестель". Этот разговор был незадолго до развязки дела, а потому Фаленбергу не удалось узнать подробностей. При следствиях и допросах все преобразователи России упали духом и выдали друг друга, почему и Фаленберг был арестован. Во время ареста, по несчастью, увиделся он с дальним своим родственником, Раевским8, сыном известного генерала Раевского, который в Отечественную войну для поощрения солдат к сражению выставил вперед двух своих малолетних сыновей9, и из них-то один был посетителем Фаленберга. Раевский советовал быть ему откровенным, уверяя, что государь только хочет знать всю правду и непременно всех простит, а в доказательство указывал на себя, как уже пользующегося свободою. Фаленберг так и сделал; но когда следователи, полагая, не знает ли он чего более, делали ему разные хитрые вопросы, также обнадеживая милостью государя, то Фаленбергу пришла странная мысль кое-что на себя прибавить. Он думал этим отделаться и поскорее возвратиться к молодой жене, которая готовилась подарить его первым ребенком. Будучи мало виновным, он полагал, что мало сказал и что это не примут за полное признание. Короче сказать: он совершенно растерялся в рассудке, наговорил на себя три короба, и когда вместо ожидаемого поощрения его посадили в Петропавловскую крепость, он опомнился, вздумал отпираться, но уже было поздно13. <...> Жена Фаленберга, из любви к которой он столько наделал себе бед и глупостей, давно уже вышла замуж за другого. Впрочем, говорят, ее обманула мать, богатая, честолюбивая женщина из фамилии баронов Розеных, сказавши, что Фаленберг умер. Однажды теща вздумала прислать ему 500 рублей, но Фаленберг не принял, хотя и не имел никакого состояния. Я помог ему выстроить мельницу о четырех поставах и исходатайствовал ежегодный пансион в 200 рублей да сверх того паек и одежду, какая следует простому ссыльному, что составляет более 50 руб. в год. <...> * Говорят, государь точно простил этого замешанного в бунте Раевского в уважение заслуг отца. Равномерно простил он сына фельдмаршала Витгенштейна10, который сам прислал его к государю. Суворова внуки11, завербованные Кривцовым, с которыми он вместе воспитывался в Швейцарии, также были прощены. Говорят, государь сказал: "Я не верю, чтоб внуки великого человека могли быть изменниками", и вычеркнул их из списка12. Александр Кузьмич Кузьмин (1796-1861?) - минусинский окружной начальник (1827-1836), был знаком с находившимися на поселении в Минусинске декабристами: С. Г. Краснокутским, П. И. Фаленбергом, С. И. Кривцовым, братьями А. П. и П. П. Беляевыми. Мемуары А. К. Кузьмина были написаны в начале 1840-х годов. Здесь воспоминания его приводятся по изданию: Декабристы. Сборник материалов Л., 1926, С. 36-42. Сноски:
|