"Связной восставшего полка"

"О декабристах - горы книжек - от площади Сенатской до сторожевых острожных вышек, - как горечь канувших годов", - этими словами начинается одно из "декабристских" стихотворений известного советского поэта Алексея Маркова.

Действительно, за сто с лишним лет, с тех пор как было снято запрещение на упоминание о дне 14 декабря 1825 года и связанных с ним событий, написаны тысячи книг, исследований, монографий. Только библиографические указатели составляют три солидных тома. Но если биографиям некоторых из декабристов посвящены целые книги, то описание жизни и деятельности других умещается в несколько десятков строк.

Среди последних - герой нашего очерка Александр Евтихьевич Мозалевский, прапорщик Черниговского пехотного полка, активный участник восстания декабристов, окончивший свой жизненный путь в селе Устьянское Енисейской губернии, на территории нынешнего Красноярского края.

Подготавливая материал для очерка, пришлось столкнуться с такими фактами, когда люди, интересующиеся отечественной историей, в частности периодом пребывания декабристов в Красноярском крае, знают о А. Е. Мозалевском непростительно мало. Иногда его путают с другим декабристом - Н. О. Мозгалевским. Еще в начале века известный историк и декабристовед Б.Л. Модзалевский писал: "Имена этих двух лиц, вследствие созвучия их фамилий, постоянно смешиваются, - даже самими декабристами, а между тем судьба их, одинаково печальная, во многом различна". К сожалению, биографии их, намеченные отдельными штрихами Б. Модзалевским, долгое время не привлекали внимания декабристоведов. Теперь о жизни Николая Осиповича Мозгалевского мы знаем достаточно подробно благодаря замечательной книге "Память" недавно ушедшего от нас В. А. Чивилихина. Настоящий очерк является попыткой воссоздать биографию А. Е. Мозалевского по отдельным, дошедшим до нас, историческим фактам, воспоминаниям и документальным свидетельствам.

Александр Евтихьевич Мозалевский родился в 1803 г. в семье коллежского регистратора Е. И. Мозалевского - обнищавшего помещика села Ольшанцы Фатежского уезда Курской губернии. Пока не удалось установить дня и месяца рождения будущего декабриста, узнать, чем была заполнена его жизнь до 18 лет: где он учился, кто были его учителя. Обычно эти данные мы находим в формулярных списках следственных дел декабристов. "Дело" же Мозалевского оказалось навсегда утраченным.

В 18 лет Александра Мозалевского зачисляют прапорщиком в Черниговский пехотный полк. Не пройдет и года, как командиром батальона, где служит молодой прапорщик, станет подполковник Сергей Муравьев-Апостол - один из основателей Союза Спасения и Союза Благоденствия, видный деятель Южного общества декабристов. Общение с этим выдающимся человеком, с солдатами, ранее служившими в знаменитом своим выступлением против произвола царских крепостников Семеновском полку, заронили в душу Мозалевского добрые семена мятежного духа и свободомыслия.

20 мая 1824 года Мозалевскому присваивают очередной чин - прапорщика. Чуть больше полутора лет остается до событий декабря 1825г.- января 1826 г., всколыхнувших до основания самодержавие, которые круто повернут жизнь как Мозалевского, так и многих его товарищей. Пока также остается загадкой, почему А. Мозалевский, безоговорочно принявший сторону восставших товарищей, не был вовлечен в члены тайного общества.

Узнав о поражении выступления гвардейских полков в Петербурге и предстоящих арестах на юге, 26 декабря 1825 г. офицеры-члены Южного общества - во главе с Сергеем Муравьевым-Апостолом подняли восстание Черниговского полка.

А. Мозалевский находился по болезни в полковом штабе в городе Василькове, когда 30 декабря восставший полк вошел в город.

К восстанию декабристов Мозалевского привлекли члены бывшего Общества соединенных славян, составившие костяк руководства восставших, - М. Щепилло, А. Кузьмнн, И. Сухинов, В. Соловьев. Они прислали к нему Д. Грохольского, разжалованного за дерзость из штабс-капитанов в рядовые, с просьбой присоединиться к восставшим. "Почему я и пришел к ним, - пояснит потом Мозалевский". И в дальнейшем ходе восстания славяне все время поддерживают с ним связь и сообщают ему о всех важнейших решениях.

Когда все роты восставшего полка собрались на площади Василькова, Муравьев-Апостол приказал Сухинову и Мозалевскому идти на квартиру командира полка Гебеля и принести знамена и полковой ящик с деньгами.

Здесь проявились высокие моральные и нравственные качества Мозалевского. Когда он увидел, что разъяренные солдаты пытаются мародерствовать в квартире ненавистного им крепостника-полковника, Мозалевский решительно, с угрозой применения оружия, присек эти безобразия.

Возвратясь со знаменами, Мозалевский получил от Муравьева-Апостола приказ во что бы то ни стало отыскать скрывавшегося полкового адъютанта Павлова, отобрать у него полковой архив, печать и немедленно арестовать. Однако найти адъютанта не удалось. Он спрятался в постели между перинами у жены городничего. Эта неудача дорого обошлась: адъютант тайно выбрался из города и предупредил о восстании Черниговского полка киевское начальство...

Узнав от фельдфебеля Шутова, что командир 9-й дивизии генерал Трухановский должен прибыть в Васильково для подавления мятежа, С. Муравьв-Апостол приказал Мозалевскому арестовать его и привести тотчас к нему. Заступив в ночь на 31 декабря в караул на Богуславскую заставу, Мозалевский вместо Трухановского встретил там жандармского поручика. Когда его пытались арестовать, жандарм схватился за пистолеты. Но смелые действия Мозалевского пресекли его сопротивление. Вскоре Мозалевским был арестован и отвезен на главную гауптвахту второй прибывший жандармский офицер.

А между тем полк готовился к походу, чтобы выступить на Киев, расположенный в 38 верстах от Василькова, и попытаться привлечь на свою сторону другие воинские части. В 10 часов утра 31 декабря Мозалевский был срочно вызван к Муравьеву-Апостолу. "Едва Мозалевскнй успел войти в комнату (Горбачевский И. Записки. Письма), как С. Муравьев взял его за руку, повел в кабинет и запер за собой дверь. Потом сказал ему, что он должен ехать в Киев с письмами к тамошним членам тайного общества: "Вы должны спешить в город; постарайтесь как можно скорее кончить порученное вам дело и немедленно возвратиться ко мне. Будьте осторожны, старайтесь всеми средствами скрыть ваш приезд как от киевских жителей, так и от тамошнего местного начальства".

Мозалевский должен был вручить три письма, одно - майору Курского полка Крупенникову, распространить в народе несколько списков "Политического катехизиса" (воззвания восставших к солдатам).

С большими трудностями добравшись до предместий Киева, Мозалевский оставил здесь сопровождавших его унтер-офицера Николаева и солдат. Он вручил им по экземпляру "Катехизиса", приказал разойтись в разные стороны, чтобы раздавать списки встречным людям или оставить их в наиболее людных местах. Сам же Мозалевский в полночь 31 декабря прибыл в Киев. В городе было тихо, казалось, еще никто не знал о бурных событиях, происходивших совсем неподалеку.

Известно, что Мозалевскому удалось вручить два письма, оставшиеся без ответа, на которые надеялся Муравьев-Апостол. Кто были эти адресаты, так и не удалось установить, кроме того, что один из них был генералом. Третье письмо осталось у Мозалевского.

Как выяснилось потом на следствии, никакого майора Крупенникова, которому написал письмо Муравьев-Апостол по рекомендации поручика Кузьмина, в Курском полку, не существовало. Служил там поручик с такой же фамилией, но Мозалевскому увидеть его не удалось.

События, между тем, стремительно развивались. В Киев пришло известие, что в город движется во всеоружии "взбунтовавшийся" Черниговский полк.

"Всюду били тревогу. Шел второй час ночи. Испуганные выбегали яз домов, торопились или бежали, не зная куда и зачем. Темнота, вопли жителей, крики солдат, барабанный бой и звук оружия увеличивали ужас всей ночи" - писал в своих "записках" И. Горбачевский.

В сложившейся обстановке Мозалевский решает срочно покинуть город, чтобы предупредить Муравьева-Апостола. Но толпы народа, марширующие солдаты то и дело преграждали путь его повозке.

Очевидно, несмотря на совет Муравьева-Апостола "переодеться в партикулярное платье", Мозалевский так и остался в форме офицера Черниговского полка. Поэтому, наткнувшись на первый же взвод жандармов, был арестован и отправлен на главную гауптвахту 4-го корпуса.

На первом же допросе у командира корпуса генерала Щербатова Мозалевский убедился, что отрицать свое участие в восстании бесполезно. Рядом находились майор Черниговского полка Трухин, задержанный, а потом отпущенный мятежниками, два жандармских офицера, которых арестовал Мозалевский на заставе, и объявившийся полковой адъютант Павлов. Все они с изрядной долей пристрастия показывали на Мозалевского...

Не дождавшись известий от своего связного, С. Муравьев-Апостол не решился продолжать движение на Киев. Пришлось менять маршрут и не однажды.

В нашу задачу не входит давать подробное описание хода восстания. На эту тему написано достаточно много. Напомним только, что 3 января 1826 г. в деревне Ковалевка полк был встречен верными правительству конными и артиллерийскими войсками и рассеян кавалерией и картечью.

Погиб поручик Михаил Щепилло, ранены Сергей Муравьев-Апостол, поручик Анастасий Кузьмин. Последний застрелился на ночлеге в корчме, находясь под арестом. Видя поражение восстания, покончил с собой юный Ипполит Муравьев-Апостол - брат командира восставших.

После разгрома восстания, его руководители - С. Муравьев-Апостол, М. Бестужев-Рюмин - под усиленным конвоем были доставлены в Петербург, заключены в Петропавловскую крепость, а впоследствии казнены вместе с Пестелем, Рылеевым и Каховским.

2 января 1826 г. схваченный в Киеве А. Мозалевский был препровожден в главную квартиру (штаб) 1-й армии в Могилеве. Затем туда доставили В. Соловьева, А. Быстрицкого, взятых с оружием в руках, а позднее и И. Сухинова, сумевшего совершить побег, добраться до Кишинева, где он снова был арестован.

Полгода тянулось следствие, и все это время А. Мозалевский и его товарищи содержались поодиночке в тесных кельях иезуитского монастыря, закованными в ручные и ножные кандалы.

По сентенции военного суда черниговцы "за бунт и измену" подлежали "по силе законов и приговора суда смертной казни - четвертованием". В таком виде доклад военного суда был передан на утверждение Аудиторского департамента, по представлению которого на конфирмацию императора четвертование было заменено расстрелом.

12 июля 1826 г. Николай I собственноручно наложил на докладе военного суда резолюцию, ставшую окончательным приговором Сухиyову, Мозалевскому, Соловьеву и Быстрицкому: "... по лишению (их) чинов и дворянства и переломлении шпаги над головой перед полком поставить в Васильково при собрании команд из полков 9-й дивизии под виселицу и потом отправить в каторжные работы вечно". 23 июля 1826 г. в городе Остроге в присутствии вновь сформированного Черниговского полка Соловьеву, Быстрицкому, Сухинову и Мозалевскому поочередно зачитали сентенцию с высочайшей резолюцией. Когда Сухинов услышал последние слова приговора, то воскликнул:

- И в Сибири есть солнце!

Тут же на площади Сухинова, Соловьева и Мозалевского вновь заковали в кандалы, предварительно снятые перед сентенцией, и отправили в Житомир, чтобы через месяц уже в Василькове пройти позорный обряд политической казни, придуманной Николаем I.

23 августа, на другой день после прибытия декабристов в Васильков, их вывели на площадь, на которой уже выстроились Тамбовский пехотный полк и сводный батальон из всех рот 9-й дивизии.

На площади стояла огромная виселица. Киевские, полтавские, черниговские помещики съехались в Васильков со своими семьями, чтобы поглазеть, как будут вешать бунтовщиков.

При вторичном прочтении приговора каждого из декабристов палач обвел вокруг виселицы и оставил на некоторое время под ней. По окончании церемонии все трое были доставлены в городскую тюрьму, а затем переправлены в Киев.

5 сентября 1826 г. к Сухинову, Мозалевскому и Соловьеву вновь присоединили Быстринкого и с партией уголовников-арестантов отправили пешком, закованными в ручные и ножные кандалы по этапу в Москву.

"Не станем описывать трудностей сей дороги, никакое перо не может изобразить оных, и, может быть, самое пламенное и самое мрачное воображение не в состоянии представить себе страданий, испытанных нашими изгнанниками, - пишет И. Горбачевский. - Без одежды, без денег, оставленные на произвол судьбы, преданные самовластию каждого командира инвалидной команды, они испытывали все физические и нравственные мучения. Днем они подвергались всем переменам осенней погоды и не имели средств защитить себя от холода и дождя; ночью - смрадная и тесная тюрьма вместо отдыха была для них новым истязанием".

Не мудрено, что прибыли в Москву, в совершенно разбитом состоянии. Всех пришлось сразу поместить в тюремный госпиталь. Особенно плох был Быстрицкий.

Но это стало только началом их длинного, невероятно долгого и тяжелейшего пути. Декабристы еще не совсем поправились, как их снова заковали в кандалы. 1 января 1827 г., оставив в тюрьме мечущегося в горячке Быстрицкого, Сухинов, Мозалевский и Соловьев пешком отправились с партией уголовников в Сибирь.

Начав путь из Москвы в лютые морозы, преодолев непролазную грязь российских дорог в долгую весеннюю распутицу, в разгар летней жары добрались декабристы ... до Тобольска.

В архивах сохранились донесения сенатора князя Е. А. Куракина, которые он посылал в III жандармское отделение, будучи в это время с ревизией в сибирских городах. Вот что сообщал сенатор 4 июня 1827 г.:

"...Получив донесение о прибытии в Тобольск двадцатой партии арестантов, в числе которых находились трое государственных преступников - бывшие офицеры Черниговского полка, - и отправился секретно в тюрьму... Для этого была приготовлена отдельная комната и приняты все меры предосторожности для того, чтобы арестанты, которые должны были быть вводимы туда ко мне, не будучи об этом предупреждены, не имели возможности, выходя оттуда, сообщать друг другу о результатах встречи со мной... Они все трое очень горевали по тому поводу, что с более виновными было поступлено сравнительно менее строго; их вывезли на почтовых и приготовили к каторжным работам на срок, тогда как они шли пешком в цепях в течение девяти месяцев, будучи смешанными с убийцами и разбойниками... и имея в перспективе таким же образом еще 4300 верст, а также, что они осуждены на пожизненные каторжные работы... Все трое в общем удручены своим положением. Последнее очень естественно, так как положение это ужасно."

Далее, давая краткую характеристику каждому из трех черниговцев, сенатор доносит:

"...Мозалевский, бывший прапорщик, совсем еще молодой человек лет двадцати; природа, по-видимому, не дала ему большой чувствительности, он из числа тех, которые переносят свою участь с совершенным безразличием; чтобы более в этом удостовериться, я, узнав из допроса, который я ему сделал, что родители его еще живы и что он их единственное дитя, спросил его, не чувствует ли он, при воспоминании о своих, престарелых родителях угрызения совести или страха?.. Он ответил мне с глубоким вздохом: "Да, я, должно быть, их убил." Но я не заметил в нем ни уныния... ни раскаяния..."

Но когда декабристы в ответ на вопрос Куракина: "не может ли быть им чем полезен?" - попросили, чтобы он приказал - или поскорее их отправить к месту назначения, или снять с рук и ног обременяющие их железа, князь, "ужасавшийся" их бедственным положением, ответил: что "в сем отношении не может им ни в чем помочь и не имеет прав удовлетворить их просьбам"

Единственным радостным мгновением на всем их многострадальном пути были мимолетные встречи с двумя партиями обогнавших их декабристов, да двухчасовое свидание с Е. П. Нарышкиной, следующей за мужем в Читинский острог. Елизавета Петровна специально осталась на ночлег, когда увидела пришедших декабристов. Она добилась свидания с ними в остроге, как могла утешила и ободрила их, снабдив небольшой суммой на дальнейшую дорогу. Только 12 февраля 1828 года вконец измученные, оборванные черниговцы пришли в Читу. Здесь их оставили на дневку, чтобы потом отправить дальше - в Нерчинские рудники. Весть о прибытии соратников по борьбе моментально донеслась до декабристов, находящихся в Читинской тюрьме. Вместе с женами они сделали все возможное, чтобы обогреть товарищей, поддержать их морально и материально.

Мария Николаевна Волконская вспоминала: "...муж велел мне к ним пойти, оказать им помощь, постараться успокоить Сухинина (Волконская ошибочно называет Сухинова Сухининым), который был очень возбужден, и внушить ему терпение. Острог, где остановились каторжные, наладился за деревней в трех верстах от моего помещения. Я разбудила Каташу (Е. И. Трубецкая) и Ентальцеву на заре, и мы отправились, конечно пешком, в страшный холод; сделав большой крюк, чтобы избежать часовых, мы дошли до острога... Было еще довольно темно, Сухинин был в таком возбужденном состоянии, что надо поднять каторжных в Нерчинске, вернуться в Читу и освободить государственных преступников... Я ушла, грустная и встревоженная. К несчастью, мои опасения сбылись".

Женщины снабдили товарищей разной одеждой, деньгами, передали слова поддержки и солидарности их сподвижников, томящихся за высоким частоколом Читинской тюрьмы. 16 марта 1828 г. Мозалевский, Соловьев и Сухинов прибыли, наконец, в Большой Нерчинский завод, пробыв в пути 1 год 6 месяцев и 11 дней, пройдя пешком в кандалах свыше 6400 верст...

Сразу же, как только наши декабристы были определены в каторжные работы в Зерентуйский рудник, Сухинов стал искать контакты с каторжно-ссыльными с целью организации коллективного побега и возможного освобождения товарищей из Читинской тюрьмы. Заговор был раскрыт из-за предательства одного из участников, человека мелкого и подлого.

И хотя Мозалевский и Соловьев не принимали участия в планах Сухинова и даже отговаривали его от этого намерения, они не миновали ареста вместе с участниками заговора.

Вызванные на допрос, они не только отрицали свое участие в заговоре, но и старались выгородить своего товарища.

В одном из документов "Дела об открытии в Зерентуйском руднике Нерчинских заводов намерений ссыльно-каторжных к побегу..." хранящегося в Центральном военно-историческом архиве, говорится: "Живущие вообще с Сухиновым товарищи его ссыльные Александр Мозалевский и Вениамин Соловьев показали, что они не слыхали ни от кого вызову к учинению побега или какому-либо злостному намерению, равно и за Сухиновым ничего особенного, относящегося к какому-либо злоумышлению или подозрительной связи с другими ссыльными, они совершенно не замечали".

Однако царские следователи хорошо знали свое дело. Решением военно-полевой комиссии, утвержденной комендантом Нерчинских рудников, И. Сухинов и пятеро активных заговорщиков были приговорены к расстрелу. Сухинов накануне расстрела покончил с собой.

Было доказано, что Мозалевский и Соловьев не имеют отношения к заговору, а поэтому не подлежат наказанию. "Но, дабы они между собой не могли впредь иметь соглашения и свидания, разослать для определения в работы в разные рудники, усугубя местному начальству за их поступками внимательный присмотр".

Мозалевского сослали в Култумский рудник, Соловьева в печально известный Лютуй.

Вскоре после распоряжения коменданта Лепарского их в феврале 1830 г. перевели в Читинскую тюрьму, где к этому времени находились остальные декабристы, осужденные на каторгу.

Перенесенные вместе лишения навсегда соединили в крепкой дружбе Мозалевского и Соловьева. С этой поры друзья не разлучались ровно десять лет до момента окончания каторги уже в Петровском заводе, куда всех читинских узников перевели осенью 1830 г. Даже их камеры были рядом, Мозалевский томился в 18-й, Соловьев в 19-й.

Путь, пройденный через всю Россию, нерчинская каторга не прошли для Мозалевского бесследно.

В Петровской тюрьме у Мозалевского начинают появляться первые признаки тяжелого заболевания.

От родственников не поступает ни писем, ни денег. Но заботы соузника доктора Ф. Вольфа, помощь дружной декабристской артели поддерживают здоровье, моральный дух и материальное положение Мозалевского.

Как будет не хватать ему их участия потом, когда декабристы разъедутся на поселение а разные уголки Сибири, когда уедет самый близкий друг В. Соловьев.

После сокращения, по указу 1835 г., срока каторги до 13 лет, Мозалевский должен был выехать на поселение в с. Рождественское Канского округа Енисейской губернии, но болезнь его настолько обострилась, что его, по высочайшему повелению оставляют в Петровском заводе, но практически без всякой медицинской помощи, без средств к существованию.

"Мозалевский лежит без ног и без рук, отчаянно болен... и, к несчастью, доктора нет", - сообщает из Петровска И. Горбачевский в письме Е. Оболенскому. "Вы не поверите, почтеннейший Иван Иванович, - пишет Мозалевский ссыльному Пушицу в мае 1840 г., - как мне тяжело приниматься за перо - в таком расстройстве души и тела, в каком я нахожусь теперь. В феврале нынешнего года заболел опять, и так, что ворочали на простынях; в апреле поехал было на воды, но после первых же ванн показалось кровотечение горлом и разболелась жестоко грудь и правый бок. Должен был почти бежать с вод, чтобы не умереть!.. средств никаких... на поселение до сих пор еще не выпустили, содержание будет или нет -неизвестно... Что же делать? Умереть без всякой надежды на пособие? Умереть там, где провел столько горьких лет? Это ужасно.. Я надеюсь, что Ваше дружеское участие не оставит меня без помощи. Начало чахотки с ее последствиями, недостаточные средства, душевная скорбь и безнадежность в будущем... вот что есть и каково мое нынешнее положение... Всякий знак Вашего внимания, всякое пособие будет принято с благодарностью..."

И. И. Пушиц и по его просьбе Е. П. Оболенский приходят на помощь товарищу, высылают ему деньги.

Воспрянувший было Мозалевский благодарит Пушица за его помощь и письмо:

"...Благодарю Вас душевно за добрую память обо мне и за то душевное участие, которое Вы во мне принимаете. Верю, верю, Иван Иванович, что вы не забываете прошедшего и что с тем же добрым расположением следите за каждым из нас, ваших десятилетних товарищей...

Что же сказать Вам о себе? Болезнь моя меня не покидает и еще недавно свалила не на шутку. Решаюсь остаться здесь, если средства позволют, небольшим хозяйством..."

Мозалевский покупает избу, лошадей и пробует брать подряд на заводе по перевозке изделий. Но дела идут из рук вон плохо, мизерного годового пособия, выделяемого правительством на содержание государственных преступников, не хватает, чтобы свести концы с концами.

В 1842 г. Мозалевский обратился к иркутскому начальству с просьбой "дозволить занять место поверенного в заводе". На что иркутский генерал-губернатор Рупорт в письме от 24 ноября 1842 г. на имя управляющего Петровским заводом ответил: "Вследствие просьбы государственного преступника Александра Мозалевского, находящегося на поселении в Петровском заводе, о дозволении занять ему место поверенного в здешнем заводе, я входил по этому обстоятельству с представлением к г. Генерал-Губернатору Восточной Сибири, на что Его Высокопревосходительство в предложении ко мне... отозвался: хотя как не уважительны причины, по которым государственный преступник Александр Мозалевский просит дозволения занять место поверенного в Петровском заводе, но он не может от себя дать ему на это разрешение потому, что государю императору не угодно, чтобы государственные преступники поступали в услугу к частным лицам и тем более по откупам..."

Не помогло и обращение Мозалевского к шефу Бенкендорфу с просьбой брать "наем у частных лиц". Резолюция Бенкендорфа на ссыльного была короткой и бездушной: "Оставить без ответа". К сожалению, нужда и прогрессирующая болезнь надломили моральный дух декабриста. Он попадает под влияние кабатчиков, сторонится бывшего союзника и товарища по борьбе Горбачевского. В то же время Мозалевский пытается вырваться из заколдованного круга, периодически прося начальство о переводе в Енисейскую губернию к старому другу В. Соловьеву. Последнее воспоминание И. Горбачевского о товарище по каторге и ссылке содержится в его письме к Д. И. Завалишину от 19 июля 1850 г.: "Мозалевский просился к Соловьеву и его перевели из Петровского завода. Послезавтра едет туда - дали ему прогоны и кормовые по 90 коп. асс. в день, не знаю, правда ли это, но он мне сегодня об этом говорил - ссылаясь на казака, который его препровождает". 21 июня 1850 г. Мозалевский выехал в село Устьянское, расположенное в 50 верстах от Канска.

Однако здоровье Мозалевского было окончательно подорвано. Соловьев встречает друга больным и совершенно разбитым после дороги. С каждым днем слабеют силы ссыльного декабриста. Соловьев отвозит его в больницу, но медицинская помощь уже была бессильной. 7 июня 1851 г. Александр Мозалевский скончался в Канской городской больнице. Факт и причина смерти зарегистрированы в метрической книге Канского Спасского собора за 1851 г. под № 40. "По отношению больницы 9 июня за № 173" Мозалевский погребен "на отведенном кладбище". Пока не удалось с документальной точностью установить место погребения ссыльного декабриста. Из поколения в поколение передается рассказ о том, что В. Соловьев перевез тело товарища в с. Устьянское и похоронил на окраине сельского кладбища.
Юрий Павлов