Литература:

Искусство:

XIV

Минусинск

Приехав в Минусинск, я подъехал прямо к дому окружного начальника. В это самое время он передавал какие-то распоряжения секретарю Окружного Совета. Когда я хотел войти в зал, где он ходил, то, увидя появившуюся какую-то фигуру, запыленную и запачканную, он бесстрастно сказал: "Подожди, братец". Я отступил в прихожую. Надо сказать, что на мне был серый байковый казакин, сшитый из байкового одеяла товарища нашего Евгения Петровича Оболенского, своими портными товарищами, между которыми был и он сам. Это было в Петровском остроге. Я приехал 8 июля, время самых сильных жаров, когда сухость сменяется иногда дождем и грязью; приехал на перекладной, то наружность моя должна была представляться особенно интересною, и надо удивляться, что он не бросил все дела и не обратился с любопытством ко мне. Затем, отпустив секретаря, он позвал меня. Когда я объявил ему, что прислан на поселение и назвал свою фамилию, он очень обрадовался, сказал, что уже давно они с братом моим ожидали меня, так как получено было уведомление от генерал-губернатора о моем переводе. Он дружески расцеловался со мной, тотчас послал за братом и велел дать чаю. Нужно ли описывать, какое счастие было снова увидеться с братом и другом и заключить друг друга в объятия! Теперь нам уже казалось, что мы вполне счастливы, - так немного нужно человеку, только что освободившемуся от оков и выпущенному на свет Божий из тюрьмы. Мы были еще молоды, мне не было 30 лет, а брат был тремя годами моложе меня.

Следовательно, нам теперь на поселении, где мы ожидали оставаться навсегда, предстояла новая жизнь. Мы должны были трудиться для своего безбедного содержания, могли пользоваться некоторою свободою заводиться и заниматься хозяйством, что было в нашем вкусе и характере, наслаждаться чудною природой, которую всегда страстно любили, - и этого для нас пока было довольно.

Пробыв некоторое время у окружного начальника, мы отправились на квартиру брата с обещанием возвратиться вечером. У него по вечерам всегда собирались несколько человек ему близких, играли в бостон, который не мешал и разговорам, иногда очень занимательным. Квартира брата состояла из трех комнат, из которых я и занимал одну.

На этой квартире мы прожили более года, пока наши сестры не стали нам пересылать небольшой капиталец, отделенный нам из общей суммы, накопленной для семейства незабвенною нашею матерью. Тогда мы наняли другую квартиру, особенный домик в 5 комнат, где и устроились очень хорошо. Затем мы стали придумывать, какое нам избрать занятие, чтобы получать доход с наших денег. Но прежде описания нашей деятельности в Минусинске, считаю не лишним описать как самый город, так и его обитателей.

Главный центр Минусинского округа был тогда маленький городок, называемый Минусинском, имевший с дюжину широких улиц, одну хорошенькую каменную церковь, зимой теплую, и при ней богадельню, где содержались старые и увечные, гостиный двор порядочной архитектуры с колоннами, присутственные места, две площади, словом, все нужное или необходимое для города. Он очень недавно переименован в город из села Минусы, жители которого только с тем согласились сделаться мещанами, чтоб им оставить все их поля, луга, пастбища, сенокосы и не изменять их прежних земледельческих занятий. В то время они исключительно продолжали заниматься хлебопашеством и скотоводством. Даже самые богатые не оставляли земледелия и скотоводства, и то и другое было доведено у них, как и у других сибиряков-старожилов, до весьма значительных размеров, так что от двух до трех сот голов и до 30, 40 десятин посевов имели многие крестьяне. После посева все жители близ Енисея занимались рыболовством, чтобы запасаться рыбой на посты, а некоторые из стариков все лето проводили за самоловами для добывания красной рыбы и на продажу, но это такие, у которых было кому работать в поле и без них. Вообще благосостояние сибиряков-старожилов было замечательно. Интеллигенцию Минусинска составляли чиновники разных ведомств, которых считаю долгом помянуть добрым словом за то участие и ту приязнь, какую все они оказывали нам во все время нашего там пребывания.

Минусинский округ был под управлением окружного начальника, который, по Положению Сперанского, был нечто вроде губернатора и председал в Окружном Совете. Эту должность при нашем приезде занимал коллежский советник Александр Кузьмич Кузьмин, человек лет сорока, высокий, толстый, несколько рябой, но с приятным, симпатичным выражением лица. Он воспитывался в лесном корпусе, был умен, хорошо образован, начитан и остроумен. Все подчиненные очень любили его за доброту, снисходительность и вежливое обращение; вместе с тем, он не был слаб по службе, хотя характер имел самый мягкий и строго преследовал злоупотребления и особенно кляузу. Он ненавидел кляузы и потому был противником даже грамотности в народе. В таком образованном либеральном человеке странно было видеть противника грамотности в народе, о чем мы с ним иногда и спорили; но он был убежден, что при тогдашних нравах и невежестве народа грамотность, говорил он, есть язва: выучился писать, и тотчас же давай писать кляузные прошения, а как за это платят, то и подбивать на кляузы мало-мальски чем-нибудь недовольного человека.

Но из того, что спичками производят пожары и ими отравляются, нельзя же запрещать их производство.

Александр Кузьмич очень любил свой город Минусинск и несколько гордился им. Оно и понятно; его заботливости город был обязан тем, что скоро стал очень приличным деревянным городком. Климат в Минусинске довольно мягкий, и хотя морозы доходят до 30 и 35°, но ненадолго, средняя же температура довольно высока. Летом жары в наше время доходили до 32 в тени по Реомюру. В одном только Минусинском округе росли на бахчах арбузы, хотя и не крупные, но это за отсутствием всяких плодовых деревьев, кроме китайских яблоков пигмеев, и это преимущество округа Минусинского делало его какою-то обетованною землею для сибиряков и поселенцев.

С Александром Кузьмичем мы были в самых дружеских отношениях. Еще до моего приезда он с братом составили товарищество на табачную плантацию и у них в этот год хорошо вырос и дошел табак, который там сильно требуется инородцами. Табак, для них пригодный, махорка, очень крепкий и ценимый ими тем выше, чем более он поднимает дерева, как они выражаются. Так как это не для всех понятно, то надо объяснить приемы их курения. Мы потом по делам часто бывали в их улусах и юртах и присмотрелись к ним. Сидя у костра, всегда флегматический татарин-курильщик, прежде всего, берет березовое полено, нарочно приготовленное и высушенное, наскабливает ножом известное ему по крепости табака количество тонких стружек, вынимает из кармана узенький, продолговатый, кожаный кисет, в котором с табаком затянута маленькая медная китайская трубочка, называемая гамзой; насыпает на ладонь в стружки табак, тщательно и долго мешает, затем набивает трубку, берет и кладет уголь на устье трубки, закуривает, щелчком скидывает уголь и в две-три затяжки втягивает в себя, как видно из физиономии, с величайшим наслаждением весь дым трубки, потом вытряхивает золу, непременно опять завязывает и прячет в глубочайший карман кисет, конечно, очень ненадолго: они много и часто курят.

На следующее лето еще продолжался посев табака, а уже потом мы занялись хлебопашеством и этот посев оставили, так как уборка его, рассыповка, развеска и рассушка дело довольно сложное. Но в Шуше, где жил смотритель поселений Илья Васильевич Кутузов, посев табака у него был в ходу, и у него же делались даже сигареты. Это была особенная охота нашего товарища Фаленберга, жившего вместе с Кутузовым, с которым познакомлю далее.

У Александра Кузьмича в России были родные; он имел там маленькое имение, а служба с тогдашним жалованием для него, не дозволявшего себе никаких других бесчестных доходов, не представляла достаточных средств, особенно когда он стал семьянином, а потому он скоро вышел в отставку. Он приехал в Сибирь холостым и уже тут женился и также оригинально, как оригинален был его характер, вся его жизнь и его взгляды на жизнь. Мы у него бывали каждый день и заметили, что, несмотря на свою флегму, он был способен и к нежным чувствам, но никак не думали, чтобы он женился. Против него, на другой стороне улицы, жила молодая и прелестная вдовушка покойного ветеринарного врача, у которой он бывал, правда, довольно часто, но он посещал и многие другие семейные дома, и потому из этого нельзя было заключить о его намерении. Но вот однажды, когда мы жили во флигеле у казначея в доме против церкви, видим Александра Кузьмича, прогуливающегося тихим шагом, как он всегда гулял, под руку с Екатериной Петровной, так звали вдовушку, и, проходя мимо нас, завернувших в церковь. Через полчаса они вышли и тем же порядком, тихой прогулкой возвратились домой; а на другой день узнаем, что они обвенчались. Тотчас же все служащие и живущие в городе его знакомые отправились к нему с поздравлениями. Мы с братом также от души поздравили его; и как жена его была дружески расположена к нам, то мы еще более сблизились с ними. Старшая дочь была в возрасте учения, они просили нас давать ей уроки. Более занимался с нею брат, а когда он уезжал на пашню, то я заступал его место на время. После женитьбы он оставался не более года и уехал в Россию. Весь город провожал его с искренним сожалением, и, действительно, лучшего начальника и добрейшего, приятнейшего человека не легко найти. Но как вся жизнь наша проходит в свиданиях и расставаниях до самого конца жизни, то и мы с ним расстались. Как чудны пути Божий в судьбах человеческих! Можно ли было думать, прощаясь с ним навсегда, что мы встретимся с ним в России, уже совершенно в других обстоятельствах. Товарищ наш Сергей Иванович Кривцов, поселенный до нес в Минусинске, по возвращении с Кавказа сделался опекуном детей брата его, Павла Ивановича Кривцова, и предложил Кузьмину управление их имением в Балашовском уезде. Мы с ним увиделись в этом имении по возвращении с Кавказа, гостивши у сестры, которой имение было в соседстве, а после его смерти я занял его место по предложению опекуна, с которого и начал свое русское хозяйственное поприще, потом продолжавшееся 18 лет.